Он сидит в кресле напротив. Слишком уверенно-открытая в себе поза для моего извращеного ума. Он сжимает ладонь на моих коленях, попутно добавляя вторую свою ублюдучью руку. На мои исхудевшие костлявые синие колени, на которых раньше можно было ложить все, что угодно, садиться на них как угодно, лизать их как угодно. Он украл мою позу, а вместе с позой украл и мою смелость: теперь я мимолетно отпрянываю колени и моё лицо покрывается на недолгую секунду гримассой унижения и мерзости от происходящего. Мой пыл растопили в микроволновке, а смелость на ржавой кочерге киданули в раскаленную печь с разбега. Теперь моим снам не на чем строить сценарий очередной шести часовой оргии. Он спрашивает: "Ты уже чувствуешь себя лучше?" - я беру со стола канцелярский нож и перерезаю ему глотку, а затем с каплями крови на подоле платья разбиваю окно в попытке выбежать, а там уже: либо я откинусь пока буду лететь с тридцатого этажа и фантаном расплекивать кровь психолога, со свистом вертясь в свободном падении, либо я сдохну сразу же от попадания в горло осколка и меня опять воскресят и убьют ещё раз, при этом несколько раз душа и возвращая в сознание снова. Он спрашивает: "Ты уже чувствуешь себя лучше?"

- Не знаю.

Времена, когда случайные невезучие кошки расплывались на асфальте бордовым пятном - были моими самыми запоминающимися. Ребенком мне дико нравилось подходить к уже неразборчивым останкам животных и смотреть на очертания их следов на асфальте, мне нравилось зарисовывать интересные формы в блокнот и вешать на стену. Постепенно у меня собралась целая коллекция черно белых окружностей неравномерной, но не имеющией концов формы. Животные стали для меня частью ритуала, настолько, что представлять их тела не окровавленными и не сжато распластающимися на асфальте я уже не могла. А потом я начала видеть на улице животных, которые перебегали дорогу и одной лапой становились на грань другого мира. Эта картина была страшной: тело животного было рассечено на две половины, одна была ещё живой, другая была уже мёртвой. Мне дико нравилось сочитать эти две волшебные грани в своих рисунках. Мне дико нравилось быть свидетелем настоящего, сливающегося с бессознательным. Рисунки под таким вдохновением получались некрасивыми и наводящими страх на родителей, но зато они - были единственным знаком того, что безумие во мне было лишь настоящим видением, таким недоступным и непонятным, что считалось в обществе аморальным. Но это все значило лишь одно: я слилась с самой природой. Я поведала главную истину. Мне можно вешать нимб.